Моё самое раннее воспоминание из детства?.. У меня их два.
В детстве я коллекционировал машинки. Мы жили в коммунальной квартире на улице Раскидайловской, и мне мама периодически покупала эти модельки. Я их катал по полу. Мне запрещали выносить их на территорию двора, потому что там их могут поломать, навредить моему увлечению. Но у нас в деревянном полу была дырка, и она очень хорошо подходила под уксусную пробку. И я эту дырку затыкал пробкой, чтоб мои машинки могли ездить и не проваливаться туда. Но вот кто-то эту пробку выковырял, а я со всей скорости катнул машинку и она попала колесом в эту дырку, и колесо у неё отлетело. Я так плакал...
Второе воспоминание — мне было года три-четыре. Пришли кроссовки из Канады. 1980-й год. В то время это было еще достаточно секретное действие — родственники за границей — хотя уже многие люди понимали, что у кого-то есть родственники за границей, тем более у евреев.
Мне прислали белые кроссовки с красным канадским кленовым листом, символом Канады. Я в этих кроссовках щеголял до тех пор, пока они мне уже жали в пальцы. И мама много раз порывалась их выкинуть. Помню как сейчас, когда она видели эти разорванные кроссовки: «Я выкину их! Я отнесу их к мусорнику!» Я каждый раз бежал в прихожую, прятал их и не отдавал. В общем, сносил их не просто до дыр, а вообще до истребления кожи и подошвы.
Еврейская коммуналка на Молдаванке. Одесса вообще была еврейский город, и по приблизительным оценкам там жило до 250 тысяч евреев в 60-80-х годах. Четвертая часть жителей были евреи.
Евреев было очень много. Были сугубо еврейские районы, которых сейчас нет. Есть эта фантастика, которой люди питаются: «Вот, Молдаванка — еврейский район!» Ну, евреев там осталось, на самом деле, очень мало. Или как в Киеве говорят: «Вот, Подол — еврейский район!» Там тоже ж евреев практически не осталось... но, когда-то, 30 лет тому назад, это всё еще были еврейские районы.
У нас была еврейская коммунальная квартира, жили одни евреи: наша семья, тётя Яда и тётя Ида. Тётя Яда жила одна в своей комнате. Наша семья жила в другой. А тёти Яды сын был женат на дочке тёти Иды. Санта Барбара.
У тёти Иды был муж, дядя Коля, он был русский. Моряк. Он постоянно рассказывал какие-то смешные истории, в которые во дворе все дети верили, как в правду. У него несколько операций было. Впереди у него был живот разрезан, и он говорил, что это его разорвала акула. А поскольку он жил у меня в коммунальной квартире, а все дети слышали эту историю во дворе, то я каждый раз подтверждал: «Да, такой шов там, здоровенный!» И своими детскими руками разводил, показывал. А сзади у него был громадный шов в области лопатки, он говорил: «Это меня медведь разорвал на охоте...» Это тоже была какая-то операция, но он был фантазёр и выдумщик страшный. Мы все считали, что он был геройский дядька, которого разорвала акула и медведь, но потом уже, повзрослев, мы поняли, что он просто нам лапшу на уши вешал.
Жили все дружно. Я был один маленький ребенок, самый любимый — «белокурый ангел» меня называли. Меня все тискали и любили, и три плиты, на которых готовилась пища — меня с этих плит все кормили, все меня таскали на руках. И один туалет был, и если мальчик хотел в туалет — разумеется, мальчик шёл первым.
В общем, всё было для меня. Я был принц Флоризель одесской квартиры :)
Чем отличаются евреи — этим вопросом я не задавался, в принципе и сейчас стараюсь не задаваться. Евреи ничем особо не отличаются — две руки, две ноги — такие же люди, как русские и украинцы. Если говорить в религиозном плане — есть определенное избрание от Бога и миссия от Бога для Израиля, но это, думаю, не здесь и не сейчас нужно озвучивать...
Первый мой горький опыт касательно еврейства произошел примерно в 11 лет. Это было в школе, в 5-6 классе. Хочу отметить, что у нас из 26-28 учеников было 14-16 человек евреев. У нас был один парень, Руслан его звали, он был антисемит. И как-то в подростково-детской потасовке он назвал меня жидом. Ну, в принципе, есть документы — свидетельства о рождении, метрики — там написана национальность, всё это где-то внутри понимаешь. Плюс есть какие-то разговоры в семье, и ты понимаешь, даже будучи ребенком, что «мы — евреи». Хотя это не так важно, не имеет какого-то супер-значения, но ты всё равно это где-то понимаешь.
Мне стало обидно, мы с ним подрались. Чего, в принципе, не стоило бы делать, потому что это лишний раз ему доказало, что мне это не нравится. Он занимался спортом, он был сильнее меня. Ну, как подрались — он меня трижды бросил о землю, он борьбой занимался — а я его один раз ударил в лицо — вот так мы, примерно, подрались. Но мне было так приятно, что я дал ему в рожу хоть один раз...
Через несколько недель этот инцидент повторился, он меня опять назвал жидом. Опять мы подрались, опять неудачно для меня. Он меня снова побросал на землю. И так продолжалось несколько раз, потом я домой пришёл, рассказал эту историю, и мне говорят родители: «А ты скажи, что ты из Прибалтики. Что ты латыш, прибалт!» У нас так в доме было принято шутить, какие-то майсы рассказывать...
Мой папа мог просто, где-то в общении, сказать, что он — русский крестьянин. При этом все знали, что он Герш Мордухович, но он мог стебаться и говорить, «Я — русский крестьянин, я не еврей!» Но это так, пафос такой, внутри семьи.
Я пришёл, через какое-то время, и в очередной потасовке говорю: «Да я не еврей, я из Прибалтики. Мы прибалты, латыши.» А он мне говорит: «Я тебе поверю, если ты принесешь свидетельство о рождении.» Ну, мы все прекрасно знали, что в свидетельствах о рождении написана национальность и, конечно, мне стало опять стыдно и неудобно, потому что я знал, что там написано. В общем, это лёгкое издевательство продолжалось еще несколько месяцев, потом заглохло.
Вот тогда впервые я осознал, что такое быть евреем. Что это вот такая конфронтация с людьми.
Что самое интересное, оказалось, что в возрасте 25-ти лет его семья эмигрировала в Израиль. И, как выяснилось — у него была болгарская фамилия, отец был болгарин — а мама была чистокровная еврейка. И мы, конечно, долго смеялись, уже будучи взрослыми людьми, что «Руслан... так вы таки жид!»
У нас был в доме пророк, это был наш папа. И на семейном совете — в лице папы, мамы и бабушек — когда в очередной раз решалось из меня сделать какого-нибудь Давида Ойстраха или Якова Хейфеца — ну, во-первых, «белокурый ангел», во-вторых — это явный талант, который превосходит всех остальных детей... Потому что, все ж прекрасно понимают, что родители о своих детях плохого не скажут.
И, например, такая была история — отдать Толю во французскую школу. «Он должен говорить по-французски!» Это было так модно тогда... У меня даже стрижка была, называлась «французская стрижка». Мы когда приходили в парикмахерскую... У меня был парикмахер, он тоже был еврей, ходил всё время в халате трудовика почему-то. Он был маленького роста, метр пятьдесят, и становился иногда на ящик, чтобы меня подстричь, потому что я был достаточно высокий мальчик. Плюс это кресло — оно было старое, не опускалось, не поднималось — было зафиксировано. И мама говорила: «Миша! Под француза Толю!»
Из меня хотели сделать француза, отдали меня во французскую школу. Это была очень хорошая школа, очень привилегированная школа. Там учились дети врачей, различных деятелей. В общем, мой папа на семейном совете сказал: «Толя никогда не будет говорить на французском языке.» Ну, буря эмоций... «Гарик! Ты ничего не соображаешь! Наш мальчик — он вундеркинд, он талант...»
Но, знаете, пророк есть пророк — сказал, значит должно сбыться. Действительно, на французском Толя так и не заговорил, не записал, не запел и даже не замыслил. Единственное, что в Толе было французского — это его стрижка.
В четвертом классе меня выгнали с позором из этой школы за неуспеваемость.
На каком-то очередном семейном совете посмотрели на мои руки и сказали: «Боже мой! У мальчика музыкальные руки!» То есть, не слух, не голос, а руки! «Он должен быть джазовым музыкантом!» Ну, и решили из меня сделать пианиста. А моя мама музицировала без знания грамоты и моя бабушка, её мама, тоже играла музыку без знания нотной грамоты. Вот он Ойстрах, которого надо вытащить наружу! Если не скрипка, так фортепиано.
Папа послушал всё это и сказал: «Толя никогда не будет играть на пианино.» И Толя действительно не заиграл на пианино. Ничего не получалось. Папа был пророк.
И наконец-таки у отца было спрошено, «А что же Толя умеет делать? Что он сможет? Вот ты всегда говоришь, Гарик, что он ничего не сможет...» «Ну, Толя сможет покупать и продавать, больше Толя ничего не сможет...» И действительно, это были пророческие слова моего папы, потому что то, что Толя больше всего умеет — он умеет предлагать. Так вот и получилось, что я всю жизнь «предлагаю» людям — в кавычках, конечно — являясь благовестником, евангелистом — я предлагаю людям спасение.
Бабушка моя была медик, она хотела, чтобы я поступил в медицинский, но у меня был слабый базис знаний. Я мог поступить только в мореходное училище. Что я и сделал. Чтобы мама была спокойна, что с 8 до 16 я занят делом, а не где-то швондаюсь. Чтобы она знала, что всё у меня хорошо, что её сын в безопасности.
Мореходка? Подросток, друзья, товарищи, дискотеки... Я особо не учился. У меня был замечательный классный руководитель, который сейчас проживает в Тель-Авиве. Он меня очень любил и всегда поддерживал. И на каких-то практических занятиях я всегда имел «пять», а по теории у меня были плохие оценки.
О вере я задумался, когда мне было двенадцать лет. Меня озадачил такой вопрос, который озадачивает многих — в чём смысл моей жизни? Для чего я живу и что со мной будет после смерти? С этим вопросом, разумеется, я пришел к маме, на что мама, выслушав мой доклад о моих жизненных чаяниях и исканиях, сказала: «Толя, ты должен вырасти хорошим человеком. Ты должен жениться, воспитать детей... Когда ты умрешь, ты будешь жить в их памяти. Они будут помнить, какой ты был замечательный человек. Главное — быть хорошим человеком.»
Я удовлетворился этим ответом, ушёл, и через какое-то время опять пришел к ней: «Мама, что будет потом, когда умрут мои дети? И память обо мне уйдёт вместе с ними?..» Мама послушала и сказала: «Слушай, не морочь мне голову.» И отправила меня «к монахам» или «на Ланжерон», как было принято говорить в Одессе.
Вопросы эти меня терзали. И когда мне было лет четырнадцать, я впервые на улицах города увидел — это была зима, было очень холодно — невысокого мужчину, он стоял в громадном зимнем пуховике и раздавал бумажки на Дерибасовской. Тогда я еще не знал, что это Ави Снайдер, руководитель миссии «Евреи за Иисуса». Меня очень заинтересовал этот человек, и когда я взял листовку, то увидел, что там было написано «Евреи за Иисуса». Если я не понимал тогда, кто такой Иисус, я очень прекрасно понимал, кто такие евреи. Я стал в сторонке от этого человека, прочел листовку — она называлась «Бог Вселенной и стул» и повествовала, что если у Вселенной есть Создатель, Архитектор, так же как у стула, то, может быть, стоит задуматься и познакомиться с этим Создателем? И там был купон: «Хотите ли вы больше узнать? Хотите получать литературу? Вы еврей, не еврей?» Я всё отметил галочками, отослал в миссию, мне прислали материалы — такая брошюрка была «Четыре духовных закона», еще какие-то трактаты — но ко мне никто не пришел из миссии. Хотя я жил недалеко от офиса, как я потом узнал, спустя много лет. Может, меня маленьким сочли. Ну, не пришли.
И это было такое чаянье, когда я получил ответ о каком-то Создателе Вселенной — что раз и у стула есть архитектор, то наверняка у всего, что вокруг нас, тоже есть определенный Архитектор...
Годы шли, обо всём этом я забыл, со временем. У меня в классе учился парень верующий, он мне тоже говорил о вере. Его семья очень на меня сильно влияла. Хорошие евангельские верующие. И вот они были толчком к тому, чтобы я впоследствии пришел к вере. Есть еще много подробностей, о них я рассказываю в видео-свидетельстве.
И вот, осень, третий курс училища. Все идут «за цеха» на перекур. Я немножко стесняюсь, я верующий. За лето у меня были кардинальные перемены, я очень драматически покаялся. И произошло реальное чудо внутреннего изменения. Я пришёл, они все стоят, курят, матерятся: «Толян, а шо ты?» Ну, я что-то мучился, мучился две недели с ними, а потом начал им просто убойно свидетельствовать. Рассказывать о вере, о том, что Бог меня изменил, о том, что Господь и их любит и хочет простить им грехи — и примерно дней за десять по всему нашему курсу (больше трехсот человек) разлетелась весть о том, что Анатолий Эмма уверовал.
Меня очень хорошо знали на курсе, потому что я был выдающийся парень, я всегда отличался от всех остальных. У меня за два года было 176 нарядов. Два наряда отрабатывались один день. То есть, мне три месяца надо было провести на кухне, шваброй драить керосином полы в мореходке (200-метровой длины коридоры), посуду за целым курсом — 600 тарелок! — перемывать еще с такими же «выдающимися»... Поэтому меня и хорошо знали, потому что я был по поведению временами очень неадекватный.
Когда узнали, что я — верующий, притом, я очень смело начал свидетельствовать, говорить, благовествовать, приглашать людей на служения — в общем, был своеобразный фурор... Ну, я думаю, это у всех так происходит, у тех, кто открыто начинает заявлять о своей вере. Их знают под одной эгидой, под одним именем — вдруг он меняет своё имя, выступает как другой человек... Люди подходили, спрашивали, правда ли это всё. Я до сих пор со многими ребятами дружу, свидетельствую им.
Когда папан мой узнал, что я иду служить в армию — это был, конечно, шок. Он мог везде договориться, пошёл к военкому и договорился, чтобы я в армию не шёл. Только чтоб я согласился. Но я человек верующий, честный: «Пап, ты можешь договариваться, но я все равно пойду служить в альтернативную службу, на стройку...»
У нас прораб был еврей тоже, Евгений Ейнович. Он меня любил, прощал мне мои опоздания, видел, что мне тяжело, отпускал меня. Один раз отпустил в библейскую школу на три месяца учиться и засчитал мне этот срок. Честно я отработал года три альтернативной службы.
В церкви, где я покаялся в 1993 году, у нас была группа ребят, которые занимались проповедью Евангелия. Очень смелые люди. Мы ходили трижды в неделю, на протяжении нескольких лет, в онко-туб-нарко-алкодиспансеры. Беседовали там с людьми, пели песни, рассказывали стихи, проповедовали. Я раздавал Евангелия людям после проповеди, потом стал сам проповедовать. Молились за людей.
Это были мои учители проповеди Евангелия. Несмотря на то, что они бедствовали, жили на съемных квартирах, но они были очень посвященные служители в плане служения неверующим людям. Бог их очень использовал.
И вот как-то зашёл у меня с ними разговор о том, что «вот, слушай, ты же еврей, а нам и евреи встречаются — надо какую-то еврейскую литературу, чтобы евреям раздавать в диспансерах». И я вдруг вспомнил, что есть такая миссия «Евреи за Иисуса». Я нашёл эту миссию, они... Они — мы! — были очень видимые, много на улицах раздавали трактаты. Я узнал, могу ли прийти, взять литературу, газеты, трактаты — они мне навалили целую кучу, сказали: «Раздавай, дружище!»
Это было моё первое такое знакомство с ними, я рассказал о себе. Они были очень удивлены и рады моему рассказу о том, как я впервые про них услышал, когда еще был 14-летним мальчиком. В общем-то, тогда на этом всё и закончилось.
В 1995 году из Москвы приехал один служитель, Алексей Клоц, и я проповедовал тогда в одной пятидесятнической церкви. И он, будучи членом этой церкви, подошёл ко мне и сказал: «Я очень извиняюсь, молодой человек, вы случайно не еврей?» «Я случайно еврей...» «А я служу в миссии „Евреи за Иисуса“...» И начался новый этап моего знакомства с миссией.
В миссии тогда была одна сестра, Надя Довгушенко, одесситка — она взяла меня в оборот очень плотно. Она была для меня примером — вот, она девушка и так смело трудится, на улице благовествует, людей посещает, делает это самоотверженно. Меня это зацепило. Потом из Москвы приехал служитель, Влад Лебовски. Он тоже плотно мною занялся и я стал волонтером миссии.
С 1995 года активно стал участвовать в проектах миссии. Бывал на разных служениях, на Московской кампании, которая считается самой трудной. Это целый месяц, 12 часов в день, нужно раздавать трактаты, беседовать с людьми на улицах, молиться.
Был сильнейший рост антисемитизма. Казаки, баркашовцы, скинхеды, фашисты, лимоновцы... Это было очень тяжело, потому что тебя били, обзывали, толкали. И в какой-то момент ты переставал понимать, за что ты страдаешь — за Иисуса или за то, что у тебя написано «Евреи за Иисуса», за то, что ты еврей?
Страх сковывал многих участников. Люди не выдерживали, паниковали. Было трудно очень на улицах благовествовать в 95-97 годах в Москве, это был расцвет нацизма в России. То же самое было и в Петербурге потом.
И вот я прошёл эту кампанию. Моя вера тогда очень сильно окрепла. Я считаю, что пройти такую кампанию — это очень сильный показатель твоей веры, по-настоящему, в таком яром городе, в таком месте. Когда возле метро раздают скинхеды свои воззвания об уничтожении черных, называя их неграми, об уничтожении евреев, называя их жидами; где казаки ходят в лампасах — чистая анархия была. Это было ужасно видеть.
Помню, как меня возле метро Киевская, в Москве, били и за мной стояли громадные ребята, омоновцы, которые вдвое шире меня в плечах, и они смеялись. И я с отчаянием, отступив несколько шагов назад — сдачи-то ты не можешь дать! — сказал, «Что вы смотрите? Вступитесь за меня!» И они просто начали ржать мне в лицо. Мне так было обидно, что в следующий раз, когда меня ударил парень крепкого телосложения в форме скинхеда, с фашистской свастикой, я просто психанул, сбросил с себя сумку «Евреи за Иисуса», бросил трактаты на землю и попёр на него. Я сказал: «Стоять! Сейчас мы с тобой разберемся...» На что он испугался и убежал. Психика действительно не выдерживала...
На одной из таких кампаний, помню, как меня заплевали 6-7 подростков и ногами забуцали меня. И ты не мог ничего сделать. Ты стоишь в майке «Евреи за Иисуса», ты представитель Христа, их семь человек — и все проходят мимо тебя, и никто за тебя не вступается.
Те, кто прошли подобное, в разгул анархии и национализма в России, — это люди, получившие сильную закалку веры. Они страдали за Христа и были действительно закаленные. Они преодолели страх и многое другое. Как написано в Библии: «Вы еще не до крови сражались...» И многих наших сотрудников так били, что они буквально истекали кровью — носы ломали, били не просто руками и ногами, но и битами... Это было тяжелое время.
За Евангелие надо платить. Евангелие — это цена, на самом деле. Если люди не платят цену за свою веру, надо задать вопрос — что у них за вера?
Основатель нашей миссии, Мойш Розен, говорил такие слова: «Если тебя не преследуют за твою веру, задайся вопросом — на правильном ли ты пути веры?»
Если нет конфронтации — может, ты несешь какое-то сладкое «евангелие»? Или ты просто прижился в своей общине или церкви, у тебя всё классно, тебе никто не сказал, «пшёл вон, скотина!», не ударил, не толкнул... Очень странно, если на тебя не показали пальцем и не сказали, «ты идиот!». Или это было когда-то, десять лет назад, а сейчас этого не происходит — очень странно, почему это не происходит? Что-то, наверное, не так в нас?..
Я не верю в сектантскую доктрину о том, что «мир нас не принимает». Я верю, что мир нас принимает. Мир нас принимает, и в то же самое время, мир нас и отвергает и не любит. Это факт.
Есть люди, которые хотят слышать Слово, а есть люди, которые не хотят.
Если говорить о служении евреям: если в девяностых годах люди были очень открыты, падки, можно сказать, на общение, на поиск духовного, на обретение веры, то после двухтысячных наметилось явное снижение интереса к вопросу веры, к мессианству, к Библии, к богоисканию вообще. И люди стали более холодны. А с холодными людьми работать не так просто. Чтобы найти среди них открытых людей, которые заинтересованы в вере — нужно потратить немало времени.
Наш киевский офис делает 50-60 встреч с неверующими в неделю. Если среди них находится один человек, по-настоящему ищущий и желающий — это хорошо, это слава Богу, это таки да, чудо! Сколько нужно таких провести встреч, посещений, чтобы найти этого открытого человека? Возвращаться к тем, кого ты знаешь много лет, проверять, готов ли он слышать Слово, готов ли он идти куда-то, или искать новых... Это процесс. Служение неверующим людям — это большой процесс, это трудная работа.
Как сказал один мой товарищ, тоже мессианский еврей: «„Евреи за Иисуса“ — это люди, которые вспахивают черствую землю...» Потому что, когда еврей приходит к вере, в церковь или в мессианскую общину — «О, слава Богу! У нас еврей!» — но мало кто задумывается, сколько времени было положено, сколько людей старались служить этому человеку, сколько лет прошло, чтобы донести ему истину... Я не говорю, что все верующие евреи — это люди, которые пришли через «Евреев за Иисуса», Боже упаси!
Вообще, если к вам в церковь, в общину приходит человек — это не просто так, ему кто-то служил, может быть, два-три-пять-десять лет кто-то молился за него... У меня есть люди, которым я служил десять лет, пока они куда-то пошли, дошли и сейчас стали верующими. Есть люди, которым я служу 15 лет и они до сих пор отрицают. Я не знаю, сколько я им еще буду служить — до смерти, не знаю, своей или их — но это будет продолжаться.
Как сказал один обозреватель, изучающий мессианское движение в Соединенных Штатах: «„Евреи за Иисуса“ изменили понятие о мессианстве Иисуса в целом поколении американских евреев.» Потому что ЕЗИ — первые, кто так открыто и массированно стали проповедовать Евангелие в США, где сегодня проживает около 7 миллионов евреев. Мы делаем то же самое сейчас в Израиле и по всему миру, поэтому мы влияем на еврейскую общину в целом. Мы говорим, что Иешуа есть Мессия, есть Спаситель и жертва за грехи.
Меня очень подкупает неземная радость от того, что сейчас существует очень большая сеть мессианского движения: от мессианского иудаизма до еврейского христианства. Я себя считаю евреем-христианином. Я еврей по национальности, для меня не важно — есть у меня на голове ермолка или сидур в руках — моё еврейство от этого не страдает.
Радуют меня и наши обычные мессианские общины, новозаветние, которых очень много сейчас. Когда мы начинали эту работу, ничего этого, практически, на территории независимой Украины еще не было. Кое-где — в Киеве была община, в Одессе открывалась, начиналась Киевская Еврейская Мессианская Община, ребе Борис Грисенко, которую я посещаю и членом которой я являюсь.
Сейчас это очень развито, общины есть во многих городах, евреи приходят к вере. И видно, что не просто одна миссия Chosen People трудится и «Евреи за Иисуса», но сегодня есть десятки и сотни служителей, которые трудятся и работают в этом направлении, и многие дети Израиля обретают веру. Это супер, это здорово, это очень вдохновляет.
Знаешь, что если не ты — то обязательно кто-то в другом месте что-то сделает для твоего народа. А когда мы только начинали, мы думали — нет, только я! Потому что, куда бы мы ни приезжали, общин не было. Мы много ездили, проводили различные акции — никого не было. Мессианских евреев не было, церкви нас не понимали, говорили: «Ну, супер. Вы тут трудитесь, Бог вам в помощь!»
Помню, как в Германии нас приняла одна большая церковь. Мы проповедовали на улицах, там было много русских евреев тогда. Мы делали концерт для них, общались с ними. Мне дали группу немцев, и они сказали: «О, супер, класс. Сейчас пойдём проповедовать.» Когда мы пришли на улицы, они говорят: «Тут вот русский магазин, они все тут ходят, значит ты с ними говори...» «А вы?» «Нет, мы не будем. Мы за тебя просто помолимся. Мы не понимаем, как говорить с евреями...» Я говорю: «Ну, они на немецком говорят, и вы говорите. Думаю, вы как-то общий язык найдете...» «Нет-нет. Мы вот тут, рядом с тобой. Мы держим твои руки...» Вот, примерно так к нам относились в девяностых.
Потом уже началось мощное влияние мессианских общин, и сейчас церкви говорят: «А, мессианские евреи? Супер, наши братья!» Не все, но многие. Сдвинулся этот монолит и христианство возвращается к пониманию того, что евреи-христиане, мессианские евреи, иудео-христиане — не суть, как это называется — это и есть те «породистые» первые христиане, из евреев.
Меня очень подкупает та мысль, что сегодня в мессианских общинах тысячи неевреев, которые относятся к евреям — да и вообще к Библии, как к еврейской книге — не просто с таким пониманием, «Ну да, вот вы, ребята!..», но относятся с любовью, с уважением, молятся за евреев, за Израиль, трудятся для пробуждения еврейского народа. Это меня очень сильно вдохновляет.
Интервьюер — Алекс Фишман
Последнее: 07.04. Спасибо!
Спасибо уважаемая Наталья;) маме приятно ;)