Улица Мариуполя после боёв за город во время вторжения России на Украину. 12 марта 2022. Photo — Ministry of Internal Affairs of Ukraine, Wikimedia, CC BY-SA 4.0
Журналист Владимир (Меир) Иткин, с 2018 года живущий в Хайфе, поговорил с семьей, бежавшей из блокадного Мариуполя и репатриировавшейся в Израиль. В настоящее время эта семья проживает в одной из хайфских гостиниц, номера которой были предоставлены новым репатриантам из Украины.
Бывшие мариупольцы рассказывают о жизни в заблокированном городе, обстрелах, зачистках, трупах на улицах и особенностях российской эвакуации.
Рассказывают: Сергей – экономист металлургического комбината «Ильича», Света – риэлтор и основатель небольшой фирмы по производству веганского шоколада, и Саша – студент исторического факультета Киевского национального университета.
Насколько я понимаю, Мариуполю было плохо, начиная с 2014 года.
Сергей: Было в 2014 году немножко плохо, а потом было, наоборот, очень хорошо. А вот в 2022-м стало совсем плохо, после 24-го февраля. Тогда, в 2014-м Мариуполь хотели присоединить к ДНР, но не получилось, кто-то не позволил. Университет переехал, СБУ, прокуратура.
Света: Батальон «Азов» к нам приехал еще в 2014 году. Это были обычные ребята. Я лично знаю многих и мне достоверно известно, что инструктора, которые их обучали, были не только украинские, поэтому на 2022-й год они были неплохо обучены. Ну, конечно, они идейные…
Что значит «идейные»?
Света: Это значит, они любят Украину и готовы за нее бороться. О том, что кто-то из них кого-то насиловал, избивал, это смешно… Я работала риэлтером, заселяла многих из них, с некоторыми лично была знакома, они отличные ребята.
Проблемы с русским языком были? Я имею в виду, и со стороны «азовцев», и вообще в городе?
Света: Весь Мариуполь русскоязычный. Так я вам скажу, что большая часть «азовцев» тоже русскоязычные. За время, когда я жила и работала в Мариуполе, ничего плохого я про них не слышала. Немного проблем возникло в самом начале, когда они пришли в город и выбирали себе места дислокации, а люди не хотели, чтобы они там находились. Но потом они потихоньку разместились, и в течение семи с половиной лет мы о них практически и не слышали. Было несколько заброшенных зданий, которые город отремонтировал и дал «Азову» под общежитие.
Сергей: Проблем с общением на русском в Мариуполе не было абсолютно. То, что переводили документацию на украинский, и в магазинах просили, чтобы говорили на украинском, это имело место. Но в то же время для разговаривающих на русском не было никаких притеснений. В муниципальных учреждениях к тебе обращались на украинском, а ты вполне мог отвечать на русском. Более того, часто продавцы и чиновники и сами переходили на русский.
Расскажите вкратце вашу личную хронику войны.
Сергей: 24-го февраля я был на работе в комбинате «Ильича». У нас два крупных завода в городе, «Ильича» и «Азовсталь». По радио объявили, что Россия напала на Украину, и на Мариуполь со стороны Донецка направились войска. Уже 24-го начались обстрелы. Стреляли не сильно тяжелой техникой, авиации не было. Первыми пришли ДНР, Россия пришла 25-го, 26-го. Они подошли со стороны Бердянска и не встретили никакого сопротивления. В общем, со стороны Крыма, – и со стороны Бердянска, и со стороны Запорожья, – Мариуполь заблокировали русские. С севера шли ДНР. Со стороны Новоазовска ДНР заходила вместе с Россией. То есть город заблокировали с четырех сторон.
Что такое жить в отрезанном городе?
Сергей: Это мы почувствовали 2 марта, когда у нас отрезали все коммуникации. Мы потеряли связь и интернет, никому по телефону позвонить было невозможно. Воду, свет и газ отключили – у нас газовое отопление.
Откуда вы брали воду?
Сергей: Нам повезло, мы жили в частном секторе, и около дома у нас был колодец. Такой, знаете, старый колодец, куда надо ведро спускать на цепи. И вся улица со своими веревками, со своими ведрами ходила к этому колодцу, а потом с других улиц приезжать стали. Полиция потом тоже приезжала с большим баком, потому что и у них воды не было.
Света: Младший сын, ему девять, сначала еще ничего, а потом стал переживать, спрашивать, когда мы отсюда уедем? А я не знала, что ему сказать. И было так страшно, что я решила вести дневник, потому что я не знала, останемся мы в живых или нет. Правда! Но на этом блокноте, где я писала дневник, на нем был герб Украины, и поэтому я его не взяла. Потому что нас вывозила Россия, и я боялась, что его найдут, и мне надают по башке.
Работа остановилась?
Сергей: О чем вы говорите? Еще 24-го числа пришло сообщение, что заводы должны быть законсервированы. 26-го числа ходил по городу транспорт. 27-го соответственно уже никакой транспорт не ходил, заводы остановились.
Ваша риэлторская работа тоже прекратилась?
Света: Конечно, но у меня была еще одна работа, я делала веганский шоколад. Так там тоже производство остановилось, продавать было некому. Просто все упало.
И денег не стало?
Сергей: Деньги уже ничего не значили. Нельзя было ничего купить. 25 февраля я работал в ночную смену, и мы смогли еще пойти в магазин, сняли немножко денег, думали, они понадобятся. А к банкоматам уже стояли большие очереди. Сначала были лимиты, а потом они исчезли, просто все банкоматы были взломаны. В начале марта не было ни банкоматов, ни магазинов. Потихоньку магазины начали вскрывать. Люди у нас разные – есть и бестолковые, есть и те, которые жили от зарплаты до зарплаты, – в общем, начали разбивать стекла.
После того, как разбили стекла, многие брали продукты из магазинов?
Света: Я думаю, да. Мы не брали, потому что мы жили в частном секторе. Да рядом с нами и не было супермаркетов.
У вас были, наверное, запасы в подвале?
Сергей: У нас подвала нет, к сожалению. У нас оставалась «купорка», консервированные там разные овощи, варенье, которые мы не ели три года, хотели выбросить. Муки у нас было 6 кг. Первую неделю еще привозили гуманитарку, можно было сумасшедшие очереди отстоять, немножко хлеба, крупы чуть-чуть выдавали.
Света: Итак, коммуникации отрубили, еда начинает заканчиваться, холодильник пустеет, размораживается. Ну и вот, я запасы трачу экономно, я веган, ем мало, а они так – нормально едят. Поскольку у нас был шоколад, мы могли себе позволить кушать вкусное, то, чего у других не было. Потом хлеб закончился. Это по-настоящему страшно. Вообще все это казалось страшным, такое… «разбудите меня!!!». Муж с сыном пошел проведать маму, это было 5-го числа, так они ещё не знали, что магазины были разграблены.
И в это время шли бомбежки?
Сергей: Конечно.
То есть ты выходишь на улицу и попадаешь под обстрел?
Сергей: Это уже после 5-го числа. Поначалу они подошли к границам города и просто стояли. Было относительно тихо. Наши пытались их сбить на подходах, пока они еще не вошли в город. Те отвечали, но не сильно рьяно. Поэтому первым пострадал Восточный район, который был со стороны Новоазовска. Он, и еще страдала Сартана, куда шли ДНР. Россия стояла и ждала какой-то команды... Дом начал остывать, еду мы готовили прямо на костре. Хорошо, что мы в своем доме живём. Дрова есть.
Это же еще проблема спичек?
Сергей: Зажигалки и спички у нас были.
Света: Знаете, да, проблема – если женщина одна живет, бабушка, и не курит, то огонь неоткуда и взять.
Сергей: Ну вот, те, кто успел намародёрить сигарет, начал их менять. А мы курим. И вот сестра договорилась с таким «перекупщиком» купить блок Kent, он говорит, нет, мне деньги не нужны, хочу спиртное. Водку я не хочу, хочу коньяк.
А потом начали сильнее стрелять по городу. Ходить стало опасно, и мы выбирались тогда, когда было более или менее тихо, когда мы чувствовали, что дойдём. Это было после 5-го, 8-го мы уже маму с сестрой с восьмым марта идти поздравлять не рискнули.
Последствия обстрела Мариуполя российскими войсками. 3 марта 2022. Photo — Ministry of Internal Affairs of Ukraine, Wikimedia, CC BY-SA 4.0
Обстрелы – это ракеты, бомбы, мины, стрелковое оружие?
Сергей: Стрелкового оружия мы вообще не боялись. Мы думали, когда так стреляли, что ничего особенного. А самолеты, вот что страшно. Выстрелы из стрелкового уже потом были, когда диверсионные группы заходили, когда шли зачистки, друг друга они там подстреливали. Но чаще всего русские били крупнокалиберным оружием, по району дислокации украинских войск, чтобы захватить как можно больший сектор. Такого, что пехота заходила, не было. Когда заходили, то это были танки, БТРы. А так – просто била артиллерия, авиация, танки, минометы.
Саша: На самом деле, мы много раз слышали автоматные и пулеметные очереди, но это было далеко. Последние дни, 17-18 марта, когда захватили наш квадрат, часто стреляли, даже из пистолета. Как нам потом объяснили, это была «зачистка». Но кто кого «чистил»? Все всех. Но самый большой стресс был от самолетов.
Вообще, там в любой момент могло прилететь. Я шел проведать девушку, это было 8-го или 9-го числа. А они еще очень интересно стреляли по колодцам, чтобы лишить людей водоснабжения.
И вот я шел мимо колодца, колодец в 20-ти метрах от меня. Около него стоят люди. И вот к колодцу прилетает мина, между мной и людьми, метрах в 5-ти от меня и не разрывается. Я остановился, а потом, когда понял, что она не разорвалась, пошел, пощупал голову. Вроде, ничего не пробито, ничего не течет, все хорошо, пошел дальше. Потом мы к этому уже привыкли, 12-го, 13-го, 15-го марта нас обстреливали уже всем, чем можно, не только минометами.
Не было мысли, что нужно иметь оружие, чтобы быть в безопасности?
Были, это касалось мародеров. Потому что было понятно, что вот, в магазинах продукты закончатся, так куда они пойдут дальше? А от военных защищаться бесполезно, они же вооружены.
Кого вы боялись больше из военных, украинских или оккупантов?
Сергей: Украинских мы, естественно, вообще не боялись. Боялись только, чтобы украинские войска не устроили около твоего дома огневую точку. Как это было, как рассказывали ребята, те, рядом с которыми повыше стояли войска. Вот, грубо говоря, «Град» – ВСУ отстрелялись и переехали в другие части города – а сюда, на это место прилетает снаряд российских войск.
Света: Если интересно, самый страшный для меня лично момент был, когда часа в три-четыре ночи, ближе к утру, прилетел самолет. Самолеты они громкие, но днем выше летают, а этой ночью, он как призрак, вылетел, как ниоткуда, и так низко, и быстро, и звук у него такой звенящий, и ты чувствуешь…
Сергей: Что будет жарко.
Света: Да, какое жарко. Когда он третий раз кинул бомбу, я уже помолилась, чтобы он… всех нас вместе и быстро. Первый раз, как призрак, быстро и «ба-бах!», потом опять откуда-то и снова. А третий раз так низко, что было ощущение, что он летит над нашим домом. Гул – нереальный, уши до самого утра болели. Хотя я была в шапке. Мы спали в шапках, в капюшонах, потому что было очень холодно.
Какая-то организация города, она хоть как-то работала?
Сергей: Работала, наверное, в первую неделю. Пытались, по крайней мере. А потом со 2 марта уже вообще никакие службы не работали.
Мэр сбежал?
Сергей: Насколько мы знаем, 26 числа мэр выехал из города в Запорожье. Остался его заместитель по хозяйственной части, но он уже ничего сделать не смог. Из-за постоянных бомбардировок.
Вы его вините?
Света: Как мэр он поступил некрасиво. Но как человека я его понимаю. Он не мог ничего сделать.
Но я так понял, что он уехал, чтобы удаленно хотя бы иметь возможность что-то делать.
Сергей: Мы не заметили, чтобы он что-то делал. Гуманитарка не приходила. Эвакуироваться было нельзя. У кого машина была, тот мог эвакуироваться на свой страх и риск, под обстрелом. Кто мог прорваться, прорвался. А у кого личного транспорта, как у нас, не было, те сидели и ждали, когда откроется хотя бы какой-то коридор, чтобы выскочить из этого пекла, из-под обстрела, уехать и детвору вывезти в спокойное место, где бы не стреляли и где можно было бы элементарно умыться и покушать, приготовить на печке, а не на костре.
Света: Голову помыть. У нас хоть вода в частном секторе была, но дома 5 градусов и на улице минус 6. Как вот ребенка покупать? Когда эвакуировались, все женщины были в шапках и с немытыми головами. Мы за 3 недели не могли сходить ни в душ, ни ванну принять. Волосы грязные, тело грязное. Сначала спали в футболках, потом в свитерах, а потом уже в куртках и шапках. Начало холодать и было минус 11.
Тем временем, все было хуже и хуже. Русским и ДНРовцам уже начали давать команды, и они стали заходить в город. В нашем районе стояли блокпосты ДНР. Это уже в последние наши дни было. Мы вышли из дому к перекрестку, и видим – они стоят. Говорят: «Ребята, все хорошо, мы уже всех зачистили. Туда идти нельзя, а туда можно». Типа, украинскую армию выбили. Я тогда им сказала: «А вы тут, вообще, что делаете?» А он мне: «Думаете, мне тут хорошо? Месяц тут у вас за городом стоял, а семья у меня в Донецке, меня призвали, а я-то вообще не хочу здесь воевать. Мы тут сейчас вас спасем, и уйдем домой! Слава богу, меня там жена с ребенком ждут». И он, типа, объяснил: у нас в Донецке с 2014 года такое… Ну, ага, классное объяснение.
То есть они были сравнительно адекватными?
Света: Те, кого я видела, сравнительно – да. Я ни в коем случае не за Россию, но конкретно те, кого мы видели, с их стороны зверств не было. Но и мы вели себя предельно корректно. Нужно, когда к ним подходишь, поднять руку. Белую повязку надеть.
Еще раз: правильно ли я понимаю, что о зверствах вы лично не знаете?
Света: О том, чтобы издевались над гражданскими, нет.
Саша: Мам, говорят, что на Левом берегу насиловали. Ане звонила подружка, говорила, что изнасиловали в соседнем подъезде девочку. Но опять же – она очень топила за Украину и сказала, типа: «Валите! У меня муж в ВСУ». Мы лично не видели. Слышать да, слышали.
Кстати, когда мы шли к этому пункту эвакуации, видели много колонн машин, которые пытались уехать, видели прессу ДНР-овскую. Вот, например, лежит машина украинская, разбомбленная, перевернутая. И вот он встал на коленку, ее сфотографировал, потом сфотографировал дуло русского танка, на нее направленное, и поехал дальше.
Света: Знаете, что я хочу вам сказать? Может быть, наша семья лично этого не видела, мы жили в частном секторе хорошего района. У нас не было непонятных рядом товарищей, которые мародёрили. Мы не выходили практически из дому, никуда не лезли, куда не надо. Я ни в коем случае не хочу сказать, что девочки сами напросились. Но, может быть, кто-то просто ходил искал кушать. Может, кто-то оказался не в том месте, может, надо было дома пересидеть. Может быть, кто-то ходил к маме или ребенку. Так что, возможно, и у нас такое было.
Где они жили русские, ДНР-овцы?
Сергей: Они занимали дома, которые были чуть-чуть разбомбленные...
Света: Тот, который говорил, что у него жена и ребенок в Донецке, он мне говорил, что мы, мол, так же, как и вы, в доме без окон живем. Сейчас окна завесим одеялами, так что мы вас понимаем, нам тоже холодно. Мерзли, бедолаги. Домой бы пошли, у детей и жены погрелись!
Сергей: Самый трэш был с 14 по 16 марта. Русские проходили наш район, брали штурмом. Украинские войска отступали, и огневые точки обоих сторон находились в жилом секторе.
Саша: Помню, как мы с отцом сделали вылазку, попытались пройти к башне «Киев-стар», где якобы была связь. Пытались прорваться. И мы вышли, прошли полторы улицы, и тогда начали очень сильно стрелять. Причем, и сверху, и снизу. Причем стрелять из чего-то очень крупного. И вот, мы понимаем, что мы с папой одни, на пустой улице. А потом видим, выбегает семья, человек шесть, с кучей собак, и говорят, что они из Балки, я присматриваюсь и вижу, что это моя бывшая одноклассница. Они жили у Балки, рядом с кладбищем, так с одной стороны Балки русские, с другой украинские войска начали перестрелку с применением реактивной, неуправляемой артиллерии. И к ним два снаряда попало, уничтожило дом, уничтожило машину, и они бежали к своей бабушке, с щенками в руках, без вещей, практически.
Людей много мертвых было в городе?
Сергей: Да, конечно. Валялись просто на улицах. В разных районах было по-разному. Восточный пострадал первым. Потом начался район «Украина», со стороны Донецка. И по мере того, как российские войска продвигались, начиналось это «счастье». У нас, поблизости от нашего района, первые трупы появились 5-6-го. Они лежали просто у обочин.
Трупы мирных жителей?
Света: Да, только мирных. Солдатов не было, ни с той, ни с другой стороны. Лежали трупы вдоль тротуаров, рукотворные могилы вдоль дороги стали появляться. 5-6-го стали сильно стрелять, это была и авиация, и танки, и к колодцу, где мы набирали воду, прилетела мина, крышу снесло в доме четыре дома от нас, человека завалило. И мы тогда с перепугу побежали к маме мужа, она жила в районе, где немного спокойнее было. Выскочили, а забрать ничего не успели. Я имею в виду, что у нас были собраны необходимые вещи и документы, паспорта. Так пока мы были у мамы, было прямое попадание в наш дом, и часть наших документов сгорела.
Какая самая большая вылазка была у вас?
Сергей: Самая была большая вылазка была 17 марта, когда ДНР уже поставили блокпост в детском садике рядом с нами, и мы с сыном пошли, узнать, как там мама и сестра, живы ли. Спросили у ДНР-овцев, можно или нет. Они разрешили. У мамы возле квартиры был «прилет», потому что окна посрывало взрывной волной с креплений. Когда мы пришли она попросила хоть как-то их закрепить, чтоб ветром не выбило еще больше. Подперли палками, проволокой примотали. В этот день сестра сказала, что российские объявили об эвакуации. Типа, уезжайте, потому что, если не уедете, вы виноваты будете сами.
Улица Мариуполя после боёв за город во время вторжения России на Украину. 12 марта 2022. Photo — Ministry of Internal Affairs of Ukraine, Wikimedia, CC BY-SA 4.0
Вас заставляли уехать?
Сергей: Нет. Нас ещё нет. Но люди сами хотели. Поверьте, в такой ситуации уже совершенно пофиг – куда, главное выбраться. Если бы Украина вывозила, мы бы с удовольствием уехали туда. Но Украина не дала ни одного рейса. Или ей не дали – не знаю. Я вам скажу честно, что на личном транспорте выезжали колоннами.
Света: Когда пришли ДНР, вывозили только в сторону России, и вот мы узнали, что на окраине города, у развлекательного центра был пункт, откуда уезжали эвакуационные автобусы. И мы решили поехать в Россию. У меня сестра живет в Таганроге. До пункта этого нужно было идти пешком, прямо по трупам.
Недавно говорили, про десять тысяч погибших.
Сергей: Это мало. Наверное, тысяч сорок. Мы видели, они просто лежали вдоль дорог. А число… сложно определить. Мы же не знаем, сколько сгорело.
Но, в любом случае, десять тысяч не кажется преувеличением?
Сергей: Преуменьшение. Мы с сыном, когда 17 марта была самая длинная вылазка, пришли к матери, узнали, что скоро будет эвакуация. А потом – у нас няня воспитывала старшего ребенка, так она жила ближе всего к тому месту, которое с нашей стороны больше всех пострадало, сильно их обстреливали и бомбили. Мы хотели узнать, жива она или нет, может быть, помощь какая-то нужна. Получается, мы пошли к ней, и тогда мы видели эти трупы, которые лежат между домов. Но самое страшное то, что в зеленой части города – там, где газоны, деревья – появились могилы, много могил. И сколько людей в этих могилах, не знает никто, понимаете? Погибших не могло быть мало, потому что дома, процентов 80-90, пострадали очень сильно. А процентов 70 выгорело дотла. Где-то выгорело, где-то дырка в стене, где-то полдома нет. Вот у мамы, например, было прямое попадание, так у нее после пятого этажа дома нет, а дом девятиэтажный.
Российских обстрелов было больше, чем украинских?
Сергей: А Украина нас вообще не обстреливала. Единственная претензия, что они заседали в живых кварталах и могли притягивать к себе огонь. А так, практически весь город, конечно, уничтожен Россией. Смысл Украине обстреливать свой город?
Света: Когда говорят, что «азовцы» стреляли в местных – это бред!
Саша: У моей девушки погиб прадедушка, и он просто замерз. Жил на левом берегу, 2 марта у него было попадание в дом. И уже 19 марта, когда мы уезжали, мы узнали, что он замерз от холода, 85-летний старик. Это было тогда, когда Россия с середины марта начала обстреливать левый берег с кораблей и прямо по жилым домам.
У папиного друга погиб отец, недалеко от нас. Мы ходили, хотели узнать, что с ним, кстати, он родом из Новосибирска. У них центральной стены дома нету, туда попал снаряд, выстрелил танк, и человека завалило обломками потолка. Жена его лежала с контузией у соседей, с сотрясением мозга.
Сергей: Так что 10 тысяч – это очень преуменьшенная цифра. Сколько жертв непонятно. Вот, к примеру, в Буче, когда начали понимать точные цифры жертв? Когда начали разбирать завалы. И совершенно непонятно, что будет, когда Мариуполь возьмут или вернут. Если войдет ДНР, то боюсь, что погибших «не будет вообще», проведут зачистки. И грубо говоря, погибшие будут только те, которых якобы убила Украина. Они же правду не озвучат.
Там же есть эти страшные мобильные крематории…
Саша: За это я не знаю. Я знаю только то, что, когда Россия захватила район моей тёти, Россия сразу же начала показывать себя якобы освободительницей, выдавали красную икру, открыли доступ к продовольственным базам. Начали привозить гуманитарку.
Вы брали еду у россиян?
Саша: Мы жили в частном секторе, ничего не брали, вообще не ходили туда. А мама с сестрой брали, кажется. Но вы извините, люди три недели ничего не ели, они будут брать еду у кого угодно. Мы думали, еще пару недель таких пройдет, так мы начнем ловить крыс, собак, так что и российскую еду взяли бы. Да к тому же ребенка надо кормить. Ему же не объяснишь, что кушать нечего, сиди терпи.
Случалось, что было нечего есть?
Саша: Нет, у нас мама четко все распределяла, поэтому все были стройные и красивые. На день у нас была одна лепешка, диаметром с суповую тарелку, мы ее ели вчетвером.
Значит, там в стороне Бердянска было такое место, куда можно прийти, и там тебя эвакуируют?
Сергей: Я сейчас расскажу о процедуре эвакуации. Когда ДНР захватила наш сектор, и мы прорвались к бабушке с тетей, чтобы узнать про эвакуацию, мне сказали, что на Старом Крыму, это в 8-10 км от нас, проводится эвакуация на автобусах в сторону Володарска. Мы не поверили сначала этой информации и решили втроем пойти проверить, чтобы не тащить с собой бабушку и малого, потому что путь долгий. И мы шли через блокпосты, там было несколько проверок. Проверяли у отца, у меня паспорта, служили ли мы в ВСУ, смотрели татуировки на принадлежность к армии. Ну и синяки смотрели на плечах от автоматов.
Саша: Мы шли к этому эвакуационному пункту через несколько блокпостов и проверок, шли через город, видели разбомбленную технику, воронки, трупы. Потом прошли через блокпосты и вышли к заправке. Часа полтора мы шли втроем. Дошли дотуда, там была заправка, где заправлялись русские автобусы. Мы спросили, есть ли эвакуации, и когда она, собственно, производится? Нам сказали, что с 8 утра до конца светового дня.
Света: Я спросила, можно, мол, поконкретнее, узнать, эвакуация куда? А солдат, у него лицо восточное, бурят, наверное, так гаркнул: «В Россию, женщина!» Я говорю: «Ну, ок». Вещей у нас было немного, тем более, как я сказала, самый важный чемодан у нас сгорел.
Саша: Я все время таскал с собой компьютерную сумку, и она осталась цела. И еще я вывез из Мариуполя тфилин и сидур. В самой сложной ситуации, когда самолет летал низко-низко, я надевал тфилин и молился. И меня чуток отпускало. Стресс был просто колоссальный. Я не религиозный, но там я не знаю, как без этого вообще было протянуть. Реально must-have.
Света: На самом деле, да, каждый спасается, как может, я, например, писала дневник. Описывала каждый день. У меня родители в Винницкой области, папа после инсульта, и самое страшное из-за отсутствия связи, мы не знали, что во всей Украине происходит, мы думали, что у всех, то же самое, что у нас.
Саша: 19-го числа нас эвакуировали. Мы ехали порядка часа, доехали до Володарска. Зашел военный, великолепно экипированный, спрашивает: «Едут ли нацики? Если да, выходите, мы вас – чпок». Все естественно засмеялись угодливо, чтобы не провоцировать товарища, и он тогда попрощался: «Ну, тогда счастливого пути». В Володарске, контролируемом ДНР, у нас переписали паспортные данные, спросили, куда хотели бы поехать, в Ростов, Таганрог или Воронеж и отправили спать в музыкальную школу. Там нас накормили – кашей и яблоком, – и уложили спать на стульях. Нам принесли обогреватель, и это была счастье. Кроме того, появилась слабенькая телефонная связь.
На следующий день мы 8 часов ждали автобуса на Таганрог. Чтобы сесть, люди дрались. Мы нет, слава богу. Ехали долго, часов 7, в мирное-то время там всего час езды, а сейчас ехали объездными путями, люди немытые, у женщины рядом рана от выстрела, запахи, ну, вы себе представляете. Но мы уже были привыкшие. Главное, что мы ехали. Потом было два пограничных пункта – ДНР-овский, который мы проехали достаточно быстро, и русский.
Были еще какие-нибудь инциденты, типа «есть у вас нацики»?
Саша: Было, было. Пришел товарищ, военный ДНР, говорит: «Есть кто-то из ВСУ?» Никто, конечно, ничего не сказал. «А есть кто из „Азова“?» Нет, никого нет. «Если есть из „Азова“, то им не повезло. Их ждет военный трибунал, пожизненное или казнь. А если ВСУ, то они поедут домой к своим семьям. Все будет у них нормально».
«Азов», кстати, является частью ВСУ.
Саша: Абсолютно признанная часть ВСУ, причем это элитный полк. Его демонизировали русские СМИ. В 2014 году там были добровольцы, которые действительно себя нехорошо вели, там были и уголовники, но их потом почистили. В 2016 году их присоединили к ВСУ и подтянули по всем стандартам.
Но сейчас они абсолютно нормальные, дисциплинированные, никаких зверств. У меня есть несколько друзей из «Азова», ничего не хочу сказать против них, нормальные парни.
Кстати, 18-го числа, когда мы приходили с мамой и папой спрашивать про эвакуацию, то увидели желтые автобусы «Богданы» и спросили ДНР-овцев: «На этих автобусах вывозят?» «Не дай Бог, чтобы вас на этих автобусах вывезли. Отсюда пленных украинских вывозят», – ответили. И действительно, я увидел в этих автобусах пацанов с украинскими шевронами, с белыми повязками, их везли в сторону Володарска, в сторону ДНР.
На границе с Россией мы стояли 12 часов. Нас проверяли там, просматривали всех. С отцом моим беседовал ФСБ-шник полтора-два часа. Долгий был допрос, прикапывался по разным поводам. Присматривали телефоны (и на въезде в Россию, и на выезде из ДНР), не смущаясь, заглядывали в переписку на интимные темы. Осматривали на предметы татуировок.
Отбирали документы?
Саша: Нет, не отбирали. Могли отобрать телефоны. Вот, например, у дяди моей девушки нашли телефон с фотографией Мариуполя и забрали его. Мы все фотографии поудаляли.
Как вас встретила Россия?
Саша: 12 часов мы стояли в зале ожидания, нас опять покормили кашей. Без мяса. Каша там была их любимым блюдом, каша и чай. Какая, не помню, пшеничная или перловая. За нее там тоже, кстати, была чуть ли не драка. Но ругань, это точно.
Мы были в состоянии напряженного ожидания, понятное дело, отца два часа нету. Девочек особенно не опрашивали. Настойчиво очень предлагали статус беженца, прямо «Примите!».
Если ты принимаешь беженца, то год ты не имеешь права выезжать из России, и у тебя забирают украинский паспорт. Мы сказали, что мы пересекаем Россию транзитом и не планируем в ней оставаться. Наш путь лежит либо в Испанию, либо в Израиль. По-настоящему, они очень боятся трогать людей, которые имеют отношение к другим странам. Спрашивали, куда мы направляемся? Как я отношусь к России? Поддерживаю я Украину или Россию?
И что вы ответили?
Саша: Я сказал: «Я поддерживаю ту сторону, которая не приносит войны. Но, слава богу, в моем районе все стало тихо». Вы понимаете, нужно было говорить так, чтобы не разозлить ФСБ-шника, но, конечно, не говорил, что «Россия – великая наша держава». Мы, конечно, не хотели оставаться в России. Как можно оставаться в стране, которая на тебя напала? И поэтому с помощью наших родственников в Таганроге, мы переехали в Эстонию, из Эстонии в Польшу, а в Польше уже было хорошо. Нас встретил «Сохнут», и через какое-то время мы прилетели в Израиль.
источник — newsru.co.il
Последнее: 07.04. Спасибо!
