— Своих дедушку и бабушку я помнил только по фотографиям, — продолжал свой рассказ Борис, — они уехали в Израиль (были убежденные сионисты) в 1927—1928 годах. Помню, у деда были большие руки и очень теплые. Их фамилия была Кагановские, время в стране наступало непростое, и мой папа, их сын, чтобы хоть как-то скрыть родственную связь с ними, всех нас перевели на фамилию моей матери — Фишман.
Год за годом, медленно и скрупулезно, Борис рассказывал мне о своей нелегкой жизни. Когда дошел до 1941 года, сделал паузу и произнес очень нежно и вдумчиво: «БОЛЬШЕ ВСЕГО НА СВЕТЕ Я ХОТЕЛ УВИДЕТЬ И ОБНЯТЬ СВОЮ МАМУ». Произнес своими старческими губами так, что все его морщины задергались и заиграли. Я, конечно, не смог сдержать слезы... Как же трогательно он говорил эти слова. Мы встречались с Борисом десятки раз, и всегда подсознательно я ждал — скажет ли он снова эту фразу?
Война застала Борю в расцвете сил, ему только исполнилось 20 лет, тихое местечко под Киевом на четверть опустело — все юноши ушли на фронт. Боря, высокий, крепкого сложения молодой человек, попал в артиллерийскую школу где он должен был стать солдатом-артиллеристом.
— Наверное, они выбрали меня за мой рост и силу, — говорил, улыбаясь, он, — чтоб подавал снаряды.
После обучения, менее чем через полгода, их дивизия заняла свои рубежи.
— Немец атаковал с такой бешеной силой, что наши армии исчезали как дым на его пути. — Рассказывал Борис. — Мой первый бой был недолгий, из нашего взвода выжило пару человек — я, и еще несколько ребят. Когда начался бой и я увидел немецкие танки, которые медленно и уверенно ползли к нашим рубежам, первое чувство было — бежать! Но куда? Во взводе нас было два еврея — я и еще один парень, тоже Борис. Вот он побежал, его догнали наши же солдаты и застрелили. Никто никого не осуждал, время такое было...
Война продолжалась и я продолжался вместе с ней. Я уже не жил, просто существовал, делал все, что говорили старшие офицеры. Единственное по-настоящему живое желание было — увидеть и обнять маму.
Потом был 1944 год. Счастливый год, война для меня закончилась, — улыбаясь, вспоминал Борис. — Красная Армия наступала, я был уже в звании старшего лейтенанта и командовал шестью орудиями. 28 немецких танков прорвались из окружения, хотя по сводке их было четыре. Мы расположили орудия, стрельнули два или три раза, они ответили и... нас никого не осталось в живых. Не осталось и меня, я умер...
Глаза я открыл в госпитале. Врач сказал: «Голубчик, вы потеряли три литра крови и ваша спина похожа на отбивную. Но хочу вас обрадовать — вы живой». Больше всего на свете в этот момент я хотел увидеть и обнять маму... Военврач рассказал, что кровь выливали из моих сапог так, как будто это были ведра... «Борись, Борис!» — говорил я сам себе.
Всю жизнь Борис проработал учетчиком, а потом бухгалтером на заводе ленинской кузни в городе Киев. Каждый день он одевал свои черные нарукавники, брал небольшую сумочку с кефиром и булочкой и шел на работу.
Я познакомился с Борисом через одну нееврейскую женщину, которая хотела чтоб именно еврей рассказал еврею о вере. Ну, я не стал сопротивляться и сделал это ;) Борис Гершевич очень внимательно разглядывал меня. Его большущая голова, и смешные большие уши синхронно сканировали меня, мое лицо, всю фигуру, сидевшую напротив в кресле у него дома. Его карие глаза говорили о нем, что он очень добрый человек. И видя это, я проявлял еще больше задора в общении на нашей первой встрече.
Он слушал, задавал вопросы, разумеется, оспаривал и сомневался. Так продолжалось несколько месяцев. Но в конце-концов принял своего еврейского мессию Иешуа (Иисуса) как личного Спасителя.
***
Когда я посетил Бориса уже после его искреннего покаяния, он сказал:
— Толя, там на полочке лежит мой партбилет. Возьми его.
Я протянул руку, взял книжечку, открыл ее с интересом и каким-то детским удовольствием. Фото молодого Бориса Фишмана было единственным украшением.
— Возьми его и сожги.
— Зачем? — удивленно спросил я.
— Потому что вера в Бога и этот билет в моем доме несовместимы. Я это точно знаю.
Не споря со стариком, билет я уничтожил...
***
Борис был, наверное, самый скромный человек, которого я когда-либо видел.
Весной 2005 года все дышало теплом, исполнилось 60 лет со дня Победы. Посетив Бориса за неделю до парада, в радостном настроении я объявил:
— Борис Гершевич, готовьтесь, — на 9 Мая пойдем гулять. Это ваш праздник, мы приедем с ребятами, поздравим Вас, прогуляемся по городу!
Боря, дослушав меня до конца, сказал:
— Толя, ты извини меня, пожалуйста, я очень тебя люблю и уважаю, но я не пойду... Понимаешь, мне неудобно и даже как-то стыдно.
После этих слов мне захотелось потрогать себя за лицо — я точно помню, оно выражало недоумение и застывшее в мраморе выражение.
— Ну что я буду ходить медалями стучать, все смотреть будут... Не пойду я, неудобно мне. Война прошла...
Я пытался возразить, но в этот момент с кухни пришла его жена Маня (в отличии от Бориса, который был как ребенок, Маня была женщина строгая):
— Толя, не уговаривай, он не ходит на парады.
В ту же секунду она полезла в шкаф и я впервые увидел костюм Бориса с наградами и обомлел. Орденов и медалей было столько, что на пиджаке не хватало места.
Вскоре Борис стал терять зрение, осколки в спине давали о себе знать. Единственное, что он просил у меня — чтобы когда я буду идти к нему в следующий раз, то распечатал цитаты из Псалмов и Нового Завета крупным шрифтом, потому что он очень хочет продолжать читать Библию и учить ее наизусть. Буквы были гигантские — по 10 см каждая. Один псалом занимал 10 страниц. Боря вчитывался в каждую строчку, а к следующему моему приходу, как только я появлялся в дверях и даже не успевал еще сесть напротив, Борис начинал цитировать: «Благословлю Господа во всякое время. Хвала моя...» Он проговаривал это с улыбкой и его голос в такие моменты казался каким-то детским и особенно смешным. «Говорю вам, не заботьтесь для жизни Вашей что вам есть, и что пить...» — продолжал он.
Однажды я уехал в Одессу и когда вернулся, Бориса уже не было в живых. В моей памяти навсегда отпечатался этот удивительно добрый человек с большими ушами, очень скромным сердцем, искренней любовью к маме и большой детской улыбкой, с которой он проговаривал, «Благословлю Господа во всякое время. Хвала Ему непрестанно в устах моих!»
Автор: Анатолий Эмма / kemokiev.org
Последнее: 07.04. Спасибо!
