Українською читайте тут — Андрій Літовкін, шпитальний капелан: «Коли ми приходимо в палати до поранених, з нами приходить Бог...».
На зимнем молитвенном ретрите КЕМО мы пообщались с Андреем Литовкиным, госпитальным капелланом Корпуса Военных Капелланов ХСС — Христианской Службы Спасения, служителем Киевской Еврейской Мессианской Общины. Поговорили о 30 годах его служения в КЕМО и приходе в капелланство, о том, как Господь отвечает на молитвы и открывает закрытые сердца, о трудностях в капелланском деле и том, как он видит это служение после войны.
— Шалом, Андрей! Расскажи, пожалуйста, для начала, как Господь нашёл тебя?
— Я являюсь членом нашей Киевской Еврейской Мессианской Общины ещё с января 1995 года, фактически с самого её начала. А вообще на собрание верующих я пришёл сначала в церковь «Живое Слово» (пастор Анатолий Гаврилюк), там и покаялся. И тогда там было еврейское служение при церкви. Помню, Борис Саулович делал объявление, мол, кто желает служить евреям. И меня это как-то сразу зацепило... а я же всего пару недель как покаялся. Новый человек. И вот мы после воскресного служения шли к Сауловичу домой, общались, обсуждали еврейскую тему, узнавали что-то новое, молились. Потом ребе начал давать нам какие-то молитвенные задания на неделю, потом уже и распределяли служения, кто чем будет заниматься. В общем, вот так — влился и не заметил. Не так, что «ну, похожу-посмотрю, попробую», а сразу как в родную общину.
И вот, в Доме торговли, на Львовской площади, мы собирались по субботам на еврейское служение, и там же по воскресеньям — на собрание церкви «Живое Слово». Анатолий Петрович был нам всем как отец родной. И вот где-то в конце 1995 года наше еврейское служение при церкви было сформировано в отдельную общину. Вызывали людей на сцену, Анатолий Петрович всех благословил... При этом я всё равно не отрывал одно собрание от другого. Всё это была одна семья.
— Мы же вот как раз праздновали 30-летие КЕМО Киев. Получается, ты фактически полжизни в общине?
— Да, мне вот летом исполнилось шестьдесят, так что ровно половину жизни, всё верно :)
— А каким служением ты занимался за эти годы?
— Ну, изначально я был казначеем, ответственным за гроши :) потом домашние группы вёл, также был региональным руководителем, молитвенником, принимал участие в служении Инкаунтер. В общем, всё, что для Господа было надо — всё делал. Теперь вот и капелланским служением занимаюсь.
— Да, мы в этом интервью как раз больше о капелланстве и поговорим. Можешь сейчас вспомнить 24 февраля 2022 года, начало полномасштабной войны России против Украины? Какие у тебя были первые чувства и мысли?
— Мы утром проснулись от взрывов и были, конечно, ошарашены. Голова отказывалась в это верить. Первая стадия — отрицание... Помню, позвонил Валера Миргородский: «Ты знаешь, что война началась?» Отвечаю: «Ну, уже что-то понимаю...» При этом в голове непонятно что, а в сердце был какой-то странный мир.
У меня ещё была по плану работа на объекте, а народ уже начал разбегаться. Звонят мои работники: «Наши жёны в истерике, говорят, что их без нас убьют... извини, Андрей, но мы уезжаем...» Чтоб ты понимал, я с Нивок до Петропавловской Борщаговки добирался часа три-четыре, окольными путями. Всё встало...
И вроде надо бы волноваться, а внутри — шалом. Ближайшие друзья поехали вывозить семьи из Киева, а мы с Олей (супругой — прим. ред.) решили, что никуда дёргаться не будем, и просто обратились к Богу. И не так, что мы там полдня молились — нет, просто обратились к Нему кратко. И был в сердце шалом и такое понимание, что нужно оставаться на месте.
Спустя несколько дней я начал помогать разным людям что-то перевезти своим бусом. Один знакомый позвонил, другой. Потом наши из общины. В общем, так я начал волонтёрить. У нас и военные рядом были, и блокпосты — у них там тоже разные нужды были, и каждый чем мог друг другу помогал, подключался.
— А как ты попал в капелланское служение?
— Это уже был апрель или май, примерно. Пересеклись мы как-то с Шурой Вятржик, и она говорит: «Андрей Мищенко предложил мне возглавить госпитальное служение капелланов — не хочешь попробовать?» Ну, а я же бывший медик, училище заканчивал, массажистом когда-то работал. И, думаю, надо бы уже чем-то более конкретным и серьёзным заниматься, а не просто «привези-увези».
Вот так и начали. Как раз в это время мы познакомились с отцом Олегом Скнаром, офицером Службы военного капелланства Командования Медицинских Сил ВСУ, и под его чутким покровом начали ходить по отделениям и палатам, общаться, знакомиться с нашими ранеными военными.
— Помнишь кого-то из самых первых ребят? Какие вообще были первые ощущения в госпитальном служении?
— Тогда Шура ходила по палатам с Толиком Эмма, ну и я уже подключился. И вот был один парень, которого все вспоминают — Андрей Насада. У него были очень серьёзные ранения, он был без двух ног и глаза, кажется. В серьёзной депрессии... вообще не улыбался, почти не разговаривал, отвечал всегда однозначно. Впервые я его именно таким и увидел. А уже после ребята начали с ним общаться, молиться за него — он начал улыбаться, шутить даже. А он такой острый на язык, и больше даже сам над собой шутит, прикалывается. Помню, Шура ему говорит: «Ты ещё бегать будешь!» А у него двух ног нет... «Ты меня ещё будешь учить на машине ездить, я ж хочу права получить!..» Он думал, она так шутит просто...
В общем, его позже перевели в другой госпиталь, а потом он в Америку полетел (волонтёры помогли) — его там запротезировали, и он сам начал ходить. После уже как-то с ним пересекались. Разница огромная!
У многих ребят были тяжелые ранения, ампутации... ранения в голову — вот вроде всё целое, а они заново учатся ходить, писать, читать. Не помнят, как их самих зовут, или их мам, буквы учат заново...
— Бывали ли в твоей практике вот такие классические примеры покаяния?
— Знаешь, вот мы всегда как приходим в палаты к раненым — с нами, я думаю, приходит к ним Бог. Мы в конце посещений всегда предлагаем им вместе помолиться, говорим о примирении, чтобы они обращались к Богу, Который может помочь нам, и что если мы Его ищем, то Он выходит нам навстречу. И вот когда мы только глаза вверх поднимаем, для молитвы, уже явно ощущается Божье присутствие.
Помню, в одной палате было трое раненых. Первый был с Ровенщины, он сам неверующий, но у него родные и друзья верующие, и он говорил: «За меня тоже молятся! В протестантской церкви!» С другим постоянно его мама была рядом, и они тоже всегда были не против помолиться. А третий был в спортивном костюме с рунами, пентаграммами, друзья у него были в наколках языческих... и он всегда говорил: «Не-не-не, я себе сам помолюсь...»
Вот мы как-то с Валерой пришли туда снова, со всеми пообщались и начали молиться. Просто обратились к Богу. И так сильно Дух Святой сошёл, такое было присутствие... прямо аж густое такое... И мы после молитвы попрощались со всеми, говорим: «Побудьте ещё в этом Божьем присутствии», разворачиваемся на выход и я этого третьего спрашиваю: «А может и за тебя помолимся?» И он вдруг отвечает: «Да, давайте!» И вот с тех пор то, что его удерживало, отступило, и Валера с ним до сих пор периодически общается — совсем другая картина, поменялась атмосфера в его сердце. Конечно, он не стал прям «душа нараспашку», потому что он когда-то был связан с восточными единоборствами, и я думаю он изначально был так воспитан, что «мужчины до конца не открываются». Но теперь уже отношение его поменялось, он рассказывает о себе и своей жизни. А раньше просто формально улыбался как чужим людям...
Ещё одного парня помню, он позиционировал себя как язычник, в наколках весь. Говорил: «Христианство — это не моё. Меня бабушка с детства водила в воскресную школу в церкви, я всё это знаю — и я туда ни ногой! У меня есть свой бог, к которому я обращаюсь...» Потом он как-то звонит Шуре: «Молитесь! Меня на срочную операцию везут... молитесь, чтоб было всё хорошо». И всё прошло быстро, и без проблем. И он потом такой: «Вот, это Бог помог, это Бог...» Он даже и не сообразил, как у него в восприятии всё это поменялось.
— А как часто вообще подобное происходит, что у неверующих людей, находящихся на восстановлении после ранений, возникает интерес к Богу, к Библии?
— Честно говоря, таких меньшинство. Попадались, конечно, верующие люди, которые были рождены свыше и которые пошли на войну либо на кураже патриотическом, либо по причине давления совести.
А в основном очень много хлопцев просто неверующих, и все матерятся. Единицы тех, кто хотя бы из уважения к нам не делает этого, а в основном матерятся почти все. Они словно получают какую-то внутреннюю силу от этих матов, они высвобождают ярость какую-то, злость. Ну, мы понимаем, что это такая демоническая сила, которую бесы на миг дают им, и у них что-то там прорывается, что-то получается, или они себя чувствуют более сильными и заряженными, но на самом деле эти демоны же потом забирают себе больше — у всего есть цена. С этим сложно, конечно, потому что на фронте все матерятся. Там это просто язык общения, язык ненависти, поэтому с этим сложно. Но мы не давим, не настаиваем — кто услышал, тот услышал.
Вообще, в основном, все хотят получить какую-то помощь от Бога. Исцеление какое-то, чудо. Но чтоб не надо было никаких перемен в жизни делать и никаких шагов навстречу этому. Всё равно в голове у большинства либо война, либо своя жизнь и свои интересы. Даже если внешне они себя ведут иначе, потом, когда мы уходим, они погружаются в своё. Так что эта фраза о том, что «на войне неверующих нет» — она обманчива. На самом деле, наоборот, даже верующие на войне часто становятся неверующими, в той обстановке. Тяжелейшая ведь обстановка.
Чудо хотят получить, избежать смерти — да. Чтоб Бог спас — да. Сохранил — да. Жизнь менять — как-то не особо... Лежит парень парализованный, с перебитым позвоночником. Поговорили с ним, предложили примириться с Богом, начать к Нему обращаться. Получить исцеление хочет. А покаяться? «Я не готов».
— Есть такое мнение, что это служение — госпитальное капелланское, в частности, — актуально только в военное время. И может казаться, что с окончанием войны данное служение если не остановится совсем, то во многом прекратится. Что ты думаешь по этому поводу?
— Нет, оно не закончится. Эти люди остаются в обществе, и всем, даже не только в церквях, но всему обществу, гражданскому-светскому нужно включаться. Это наши защитники, которые пострадали, спасая нас. Которые теперь уже, после войны, могут нормально работать и чем-то заниматься. Вот это сознание нужно менять, наверное, уже сейчас, на разных уровнях.
— А как вообще, с твоей точки зрения, гражданским людям — верующим, в первую очередь — стоит относиться к военным? Что нужно знать о них, как себя с ними вести, что говорить, а чего не говорить?
— Самый главный вопрос, наверное, у каждого, — как себя перебороть. Люди же у нас по сути не чёрствые, они же откликаются, когда какая-то беда, сочувствуют. Мы же возим наших ребят в театр, на концерты, на спортивные мероприятия. Нам дают места бесплатные, и мы туда привозим их группами. Вот из всех людей, которых мы там встречаем, те кто подходят и благодарят, искренне так, — таких, думаю, 2-3 процента. Это нужно менять, об этом нужно говорить везде, со всех площадок, обращаться к людям, чтобы они, видя людей, которые воевали, которые получили ранения, — чтобы они понимали, что не нужно прятать глаза, не надо отмораживаться. Даже иногда не надо словами благодарить, достаточно просто кивнуть, просто улыбнуться. Если есть возможность, побуждение как-то помочь, то стоит делать это, относясь к ним не как к инвалидам, но как к здоровым. Просто, от души. «Мне повезло тебе помочь». Не «тебе повезло, что я тебе помогаю», а «мне повезло, что я могу тебе помочь».
Это главное. А насчёт неуместных вопросов, так это очевидно, чего спрашивать не надо: «А сколько ты убил человек?», «А сколько ты получаешь денег, сколько тебе там платили?»
Можно спросить о ранении, ребята всегда рассказывают. Ты что-то одно спросил, а они рассказывают всю историю. Даже те, которые уже какой-то срок в госпитале — год-полтора на восстановлении, они когда слышат тех, которые только недавно поступили в палаты, тоже вспоминают своё, их цепляет, и их уже тоже не остановить. И мы их не останавливаем.
— Хорошо, а что ты мог бы порекомендовать военным — как им относиться к цивильным людям? Ведь и здесь нередко бывает непонимание...
— Им надо понимать, что есть много людей, которые готовы безвозмездно служить, участвовать и помогать. Ведь многие откликнулись, и сейчас обучают гражданским профессиям тех ветеранов, которые могут работать. Люди готовы абсолютно бесплатно и помогать, и поддерживать, и проводить с ними время… Недавно один хороший волонтёр высказался по поводу того, чтобы брать ветеранов без опыта на работу: «Не бойтесь! Не думайте о том, что он сможет у вас сделать. Берите, а он в любом случае хотя бы разговаривать сможет, вы его поддержите, и потом он будет вам в любом случае полезен, и это будет благословением для вас». Это же на самом деле так.
— Ты упоминал о том, что вы с Шурой и другими нашими госпитальными капелланами периодически устраиваете раненым хлопцам разные поездки — в кино, на концерты и т.д. Расскажи об этом чуть подробнее. Насколько это им помогает? Как ты вообще такой подход оцениваешь?
— Это их очень сильно отвлекает, у них проявляются положительные эмоции. Даже те, кто изначально не хотел никуда ехать, после поездки спрашивают: «А когда вы нас возьмёте? А когда мы снова куда-то поедем?» Это очень полезная штука — переключиться с себя, со своего физического состояния. Это помогает им с войны переключиться на мирную жизнь, понять, что вокруг тоже что-то происходит, и оказывается, даже если ты в инвалидной коляске, ты всё равно там можешь быть, принимать участие.
Причём, интересно, что в театрах больше процент людей, которые подходят к нашим хлопцам и благодарят их. Помню, как-то даже была целая акция — художники пришли и с нашими военными рисовали картины. Потом сделали аукцион, и там были разные обеспеченные люди, которые покупали эти картины. Были даже мужчины, которые подходили к нашим воинам и плакали, обнимая их и благодаря. И эти средства от продаж картин пошли на общую реабилитацию.
— Это действительно хороший пример взаимодействия цивильных и военных. Слава Богу! Ты уже почти три года принимаешь активное участие в капелланском служении — скажи, какие ты в этом деле видишь трудности? С чем сталкивается капеллан в своём служении? Как ему с этим справляться? Может, есть какой-то совет, который ты дал бы себе самому в начале капелланского пути?
— Очень важно сострадание. Без понимания того, что произошло и как исковерканы жизни людей, не посвятишь себя этому. И вместе с тем, погружаться в каждую проблему, запускать её глубоко в своё сердце тоже нельзя. Потому что это тебя разорвёт — ни один человек не справится с этим. Мы понимаем, что только Бог может утешить. Только Бог может дать мир. Только Бог может совершить чудо.
Мы как верующие понимаем, что нужно перед Богом выносить эти проблемы людей, не погружаясь в них. А рядом с нами же служат много волонтёров, которые, по сути, Бога не знают. Просто неверующие люди. У них есть это сострадание, они служат, потому что есть потребности разные — и они их закрывают, как могут. Вылечить они не могут, на себя эти раны и ампутации взять не могут. Но поддержать как-то могут. Что-то разносят ребятам — одежду, сладости разные, какие-то безделушки. Всё, что нужно.
Есть ещё одна категория людей, с которыми бывают трудности, — персонал госпиталей и больниц. У нас, например, он открыт для волонтеров, для капелланов, для помощи нашим хлопцам. И врачи, и заведующие, и нянечки — все относятся к раненым, как к детям. К сожалению, во многих других городах такого нет. Ребята приезжают и жалуются, что многие из персонала просто безразличны. Никто на них особо не обращает внимания, некоторые явно ждут, что им что-то дадут. Ну, сам понимаешь, коррупционный такой элемент... увы, пережиток советской системы.
Бывают ещё трудности с финансами. Но интересно, что, когда возникают различные нужды, эти финансы часто откуда-то сами появляются. Мы не делаем сборы специально. Многие задают вопросы: «Где вы берёте деньги?» На нужду приходят какие-то ответы. Люди открываются и покупают то, что нужно. Жертвуют средства. На реально необходимое всегда деньги находятся. Находятся люди. Вдруг появляется человек, который согласен закрыть позицию. А военные потом очень рады, счастливы просто. Благодарят, говорят: «Вы не представляете, насколько это нам помогает...»
— И последний вопрос: Как ты и другие наши капелланы видите продолжение капелланского служения после окончания войны?
— Ну, прогнозировать сложно... мы же не знаем, когда война закончится, не знаем, как и что произойдёт в обществе. Насколько наше общество и государство включатся для помощи военным. Должно ведь прийти какое-то понимание важности этой категории людей. Чтобы они не были на последнем месте. И это также задача для церкви — включаться всё больше и больше для помощи ветеранам там, где мы живём, потому что вокруг нас такие точно люди будут. И нам не надо будет куда-то специально идти или ехать, потому что эти люди вокруг нас уже есть. И их будет ещё больше.
Важно в любом случае не закрывать свои сердца. Всё равно служение этим людям будет происходить. И не надо бояться, мол, а вдруг я не смогу, у меня ведь нет ресурса. Но у тебя есть сердце, у тебя есть Бог, Дух Святой, который может что-то сделать через тебя. Даже просто успокоить человека, дать ему мир в сердце. У него благодаря этому пройдёт депрессия, человек не будет думать о самоубийстве, о том, что он не нужен.
Благодарить нужно в любом случае. С благодарностью относиться к ним за то, что они встали на защиту. Это жертва с их стороны, это настоящая жертва.
Церковь, да, однозначно, в любом случае должна включаться. И светскому обществу также стоит включаться активнее. Средства массовой информации тоже должны эту мысль доносить. Это же наши люди. Как в Израиле: «Все, кто воюет — это наши дети». Где-то бесплатно покормить, кофе угостить, да просто место уступить. Это поддержка. От этого им хочется жить, хочется улыбаться. Они понимают, что не оставлены. Если наше общество перейдёт эту грань в ту сторону, в которую нужно, то всё будет складываться хорошо. И экономика, соответственно, под это будет перестраиваться. Бог же всё это видит.
— Спасибо большое за интервью!
интервьюер — Алекс Фишман
Последнее: 01.01. Спасибо!
