На самом деле мы не знаем

В Вайсехвусе наступил канун Йом Киппур, и Дувид, сын Хаим-Мейера-переплетчика, был очень взволнован. А как же ему не волноваться? Впервые за всю его юную жизнь ему разрешили молиться с отцом в основной части синагоги! Больше не нужно сидеть сзади за перегородкой и слушать женскую болтовню и хныканье малышей! Он сможет принять участие в богослужении, как учили в хедере.

Дувид думал, что ему придётся долго убеждать отца, что он уже достаточно взрослый, чтобы в синагоге сидеть с мужчинами. Но когда он робко спросил об этом после Рош ха-Шана, отец просто кивнул и сказал: «Ты в хедере уже четыре года, значит, должен понять». Дувид чувствовал, что становится мужчиной, хотя до его совершеннолетия оставалось еще почти четыре года. «Скоро на меня ляжет вся полнота ответственности, и в Йом Киппур я сам буду отвечать за свои грехи».

Заходящее солнце уже было совсем низко над горизонтом, и семья Дувида заканчивала трапезу перед началом поста. Каким бы восхитительным ни был куриный суп, Дувид не мог не помнить, что он был сделан из одного из капарот. «Это был тот петух, которого убили из-за меня? — подумал он. — Как же громко эти куры кричали!»

Дувид вспомнил, как отец разрешил ему отнести к мяснику собственного петуха-капару. Как величаво вышагивал тот петух в коричнево-красных перьях и с высоким красным гребешком! Он вспомнил, как бедная птица дергалась и вздрагивала у него в руках. «Нам обязательно резать его?» — с мольбой спросил Дувид. Отец просто кивнул. Мальчик всё понимал, но чувствовал себя виноватым.

Его мысли переключились на настоящее: Хаим-Мейер взял свой большой шерстяной талит и два молитвенника, потом подозвал к себе сына, чтобы вместе идти в синагогу. Мама осталась дома с его маленькой сестрёнкой.

photo — Mushki Brichta

Дувид всегда шел справа, на полшага позади отца. Хаим Мейер был человеком тихим, худощавым, с покатым лбом и залысинами, прямыми черными с проседью волосами и такой же бородой. Когда Дувид смотрел в большие, глубокие и печальные карие глаза отца, он был уверен, что нет ничего, о чем бы его отец не знал. Сам же Дувид был хрупкого телосложения и немного сутулым, с песочными волосами и серыми глазами, которые излучали не то грусть, не то любопытство. В тот вечер его просто распирало от любопытства, но он никогда не осмеливался задавать отцу больше одного вопроса за раз.

— Папа, а если бы я не согрешил в этом году, петуха бы не убили?

— Дувидель, — нежно сказал отец, — не существует ни одного человека, который бы не грешил.

Солнце еще не село, когда они подошли к маленькой деревянной синагоге. Они вошли, и Хаим-Мейер занял привычное место в левом ряду ближе к центру. Он завернулся в своё молитвенное покрывало, но не сел. Затем он наклонился к сыну и сказал:

— Можешь присесть, когда устанешь, ты же еще несовершеннолетний.

Дувид внимательно слушал, как кантор нараспев читал молитву Коль нидрей. Он был так доволен, что мог следить за ходом служения и даже смог понять большую часть молитв. Отец будет им гордиться!

Drawing by Hermann Junker of the luxembourgish rabbi Isaac Blumenstein during Kol Nidre service near Metz for Jewish soldiers during the Franco-German War.

— Ты все понял? — спросил Хаим-Меир по дороге домой.

— Да, папа.

— Теперь ты понимаешь, что не существует человека, который бы не грешил? — мягко спросил Хаим-Меир.

Дувид покачал головой. Радуясь своей способности следить за служением, он забыл обратить внимание на то, о чем говорилось в молитвах. Завтра он будет стараться еще больше!

Наступило утро, солнечное и довольно тёплое для начала октября. Дувид решил, что попробует поститься, поэтому отказался от завтрака, приготовленного матерью. Но отец настоял, чтобы он взял с собой куриное крылышко, яблоко и печенье.

— Ты проголодаешься и захочешь есть, — сказал он. — Только выходи из синагоги, когда будешь есть, из уважения к тем, кто постится.

Дувид следил за служением так внимательно, как только мог. Он обнаружил, что во многих молитвах Бог изображается как Царь и Судья, решающий судьбу каждого человека на предстоящий год — в соответствии с его делами. Дувид надеялся, что Бог услышит его попытки молиться и запишет его на хороший год.

Но вскоре мысли мальчика начали разбредаться, отчасти из-за продолжительности служения, отчасти — из-за поста и необходимости стоять. Он снова вспомнил о своём петухе: «Поможет ли моя капара, чтобы у меня был хороший год, год благосклонности Бога?» Только ближе к полудню Дувид сумел снова сфокусировать свое внимание на служении. Кантор начал Амитц Ко’ах — длинное повествование, подробно описывающее храмовый ритуал Дня Искупления.

Мальчик следил за ним по тексту в своем молитвеннике и пытался визуализировать каждую мельчайшую деталь. Он представил первосвященника, одетого во все белое и трепещущего оттого, что ему предстояло предстать перед Богом. Представил себе двух одинаковых козлов, больших, красивых, белоснежных, как дойная коза ребе Цви Йосселя. Священник бросал золотой жребий о козлах: чтобы одного принести в жертву Господу («Как капора», — подумал Дувид), а другого сделать козлом отпущения с красной нитью, обвязанной вокруг шеи.

Первосвященник входил во Святое Святых, в присутствие Самого Бога, и кропил кровью козла пред Ковчегом Завета. Огромная толпа, весь народ Израиля, собиралась во дворе Храма, и когда священник молился об искуплении, то произносил непроизносимое Имя Бога. Когда люди слышали Имя, они падали ниц и восклицали: «Благословенно славное Имя Того, Чье царство пребывает вовеки!»

По мере того, как служение продолжалось, Дувид представлял, как священник возлагает руки на козла отпущения и исповедует грехи народа. Затем козла отпущения сбрасывают со скалы, и он разбивается насмерть. А потом, когда люди видят первосвященника, его лицо сияет, как солнце! А когда они слышат весть, что алая нить чудесным образом побелела, то великим криком возвещают свою радость!

«Почему они кричали так громко?» — подумал Дувид. Затем он понял, что цвет нити изменялся с алого на белый — цвет чистоты. Они знали, что прощены и чисты перед Богом! Когда прихожане читали молитву-исповедь Видуй, он вспомнил слова отца: «Не существует человека, который бы не грешил». Он сосредоточил всё своё внимание на служении и во время чтения Аль Чет вдруг осознал, что был виновен во многих грехах, которые исповедовал в молитве. «...И за грех, который мы совершили перед Тобою пустословием» — он был виновен в этом. «За грех... злых мыслей, глупых разговоров» — в этом тоже. Список продолжался и продолжался… Дувид хотел быть чистым перед Богом, но без Храма, без жертв и без алой нити, как он мог знать, что Бог простил его?

Он решил, что в следующий Йом Киппур принесёт в качестве капары козу, а не курицу — большую белоснежную козу с красной нитью на шее. «Тогда, — подумал Дувид, — может быть, нить превратится из алой в белую, и я буду знать, что Бог простил мои грехи».

— За все эти грехи, — молился он от всего сердца, — Боже прощающий, прости нас, помилуй нас, даруй нам искупление.

Дувиду отчаянно хотелось поговорить со своим отцом, но, украдкой взглянув на него, он понял, что тот погружен в молитву и придётся подождать.

В вечернем небе сияли звезды, а растущая луна плыла высоко над горизонтом. Скоро она станет полной, и наступит время отмечать Суккот, праздник кущей. Отец и сын вместе шли из синагоги домой, где их ожидал ужин.

— Папа, — спросил Дувид отца, который казался ещё более задумчивым, чем обычно, — откуда мы знаем, что наши грехи были прощены в этом году?

Хаим-Мейер вздохнул:

— На самом деле мы не знаем этого, сынок. На самом деле мы не знаем...

автор — Сьюзан Перлман / cis.jewsforjesus.org